Письмо Н. Резанова Кончите Аргуэлло

Охотск, сентябрь 1806 г.

(не сохранилось)

Кончита, южный мой маяк,

твой свет от образа исходит:

мне Богоматерь - словно знак,

того, что с нами происходит.

Мария сына родила

для славы по великой воле.

И нам с тобой судьба дала

счастливый шанс в заглавной роли

сыграть на сцене этой жизни,

свершить великие деянья

и послужить своей Отчизне.

Вот, только жаль, что со страданья

мы начинаем славный путь.

Но я уверен, что преграды

нас не заставят повернуть,

и мы заслужим блеск награды.

Любовь и слава – наши цели.

Мы их достигнем, только верь!

Судьба нам скатерти не стелет,

но мы откроем счастья дверь.

Война в Европе, шторм на море,

людская зависть и корысть

несут страдания и горе,

и лишь любовь толкает ввысь.

Как две стремительные птицы,

мы вознесёмся к небесам.

Когда душа в полёт стремится,

ей нет преград ни здесь, ни там!

Ты – моё счастье, ты – мой рай,

я – твой навеки!

                                           Николай.

Каков наш век никто не знает,

ни обыватель, ни матрос.

Но то, о чём душа мечтает –

важнейший, может быть, вопрос.

Пока на эллинге стоял

дырявый тендер на ремонте,

Хвостов Давыдова искал

на Южно-Сахалинском фронте.

Не мог оставить он меня,

исполнив строго директиву,

и в октябре шестого дня

«Юнона» прибыла в Аниву.

Там Коля встретил сахалинцев

и одарил их как сумел.

Был щедр раздачею гостинцев,

так что народец подобрел.

Немного позже оказалось,

на Сахалине зимовать

японцев несколько осталось.

-Ну, нет! Такому не бывать!-

решил Хвостов и перевёл

«Юнону» к северу немного.

Там бросил якорь и пошёл

в селенье разобраться строго

кто тут на острове первей.

Для убежденья взял команду

из двадцати лихих парней -

вполне довольно для десанта

супротив мирных рыбаков.

В казарме четверо японцев

и юных айнов сто голов

вооружённых незнакомцев

радушно встретили любимым

своим сорочинским пшеном* ).

Хвостов сначала был терпимым,

но всё ж решился на разгром.

Троих японцев повязали

и на «Юнону» отвезли.

Ну, а четвёртому сказали:

«Отдай нам то, что сберегли

вы здесь в огромных магазинах**).

Вам это больше не сгодится,

а нам в суровых наших зимах

серьёзно надо подкрепится».

То, что японцы накопили

на наших русских берегах,

матросы в судно погрузили,

не позабыв о батраках –

мохнатых айнах. Им Хвостов.

остатки грабить разрешил:

задобрить надо бедняков.

А три сарая он спалил.

На Ситху поздно путь держать,

и в ноябре числа восьмого

мне в Петропавловске встречать

пришлось защитника Хвостова.

Хор беспокойных душ:

Родные земли русские

врагу не отдадим.

Свои проливы узкие

мы перегородим.

Пускай соседи знают:

сильна чужая твердь,

и здесь их ожидают

разор, огонь и смерть.

И здесь их ожидают

разор, огонь и смерть.

Добычу сдав в контору РАК,

Хвостов засел писать отчёт

о том, что наш Российский флаг

над Сахалином не падёт.

Однако поздно в этот год

на почту сильно полагаться.

Придётся ждать, когда придёт

весна. А там и отправляться

уже вдвоём придётся нам

бороться за свои Курилы.

Подобно новым Ермакам

покажем всем главенство силы.

Зимой мы спорили немало

о том, законны ли дела,

на кои РАК нас направляла

в лице Резанова. Была

В том червоточина сомненья.

Хоть камергер нам и сказал,

что этих планов изложенье

его величеству послал,

но их оценка не пришла-

зело столица далека.

Его обида в бой гнала,

а нас вела его рука.

Мы - офицеры, патриоты.

И, чтоб хоть как-то оправдать

свои разбойные налёты,

пришлось министру написать.