Хоть состраданье ощущали,
но нам претило воровство.
Мы только твёрдо обещали
не доносить про озорство.
«Про нас иные разумеют –
нам говорили варнаки –
что мы – убийцы и злодеи
и потрошим у всех кишки.
Не верьте им. Кого убить
мы можем только для защиты.
Да и купцов совсем губить
не нужно нам, хоть мы – бандиты.
Берём от них мы только малость,
людей работных не губя.
И бегство наше есть не шалость,
а лишь спасение себя».
Поутру вновь пошло движенье
по лесу, рекам и горам.
Прекрасно было приближенье
к плывущим в небе облакам.
Холодный ветер нас, ничтожных
пытался сдуть с безлесных гор.
Но мы, ступая осторожно,
упорно шли наперекор.
Где нет посёлков и людей,
там ты душою ближе к Богу,
и каша кажется вкусней,
палатка - лучше всех чертогов.
Лишь испытав и глад и холод,
и самого себя в борьбе,
когда-то вспомнишь: я был молод
и счастлив, что в моей судьбе
был этот путь, зело опасный,
и риск и боль и тяжкий труд,
и дикий край, такой прекрасный,
и кладезь неоткрытых руд.
Семь дней мы преодолевали
зело разлившиеся реки,
и вновь разбойники напали.
Страшнее зверя человеки,
чей непокорный, злобный нрав
толкает их на грабежи.
Не знаю, прав я иль неправ,
но долго им уже не жить.
Напасть врасплох не удалось -
мы были с ружьями, и тут
остановиться им пришлось:
«Мы, думали: купцы идут –
опять всё та же отговорка -
а на военных мы – ни-ни,
Вот, только кончилась махорка.
Подай, боярин, не казни!»
Поздней разбойников поймали
и тех и этих, и тогда
они в допросе рассказали
сколь много сделали вреда.
Бояна не было средь них –
погиб в тайге от лап медвежьих.
И стон души его затих
навек в лесах сиих безбрежных.
Хор
беспокойных душ:
Россия - неспокойная,
разбойная страна.
Россия недовольная
сама себе вредна.
Буяним и воруем,
друг друга крепко бьём,
от бедности бунтуем,
а после
слёзы льём.
От бедности бунтуем,
а после слёзы льём.
Конец июля. Мы – в пути.
Трёх лошадей на переправе
не удалось, увы, спасти,
и сами чудом не пропали.
Другую реку пересечь
и вовсе было невозможно.
А в небе вновь открылась течь.
Мы стали ждать, кляня безбожно
дождей завесу, холода,
от коих мы закоченеем.
Когда ж понизится вода?
Ужель на судно не поспеем?
Погода, сделав щедрый жест,
нас вновь продвинула вперёд.
И, наконец - Юдомский крест,
где кое-кто ещё живёт.
Юдома*) старые хибары
в сей год дождливый унесла.
Часовню Беринга, амбары
и огороды – всё смела.
Один казак уж двадцать лет
на этом месте лямку тянет:
«Бывало здесь немало бед,
но так вода впервой буянит».
Уж август. Ночи потемнели,
и хладный ветр свистит уныло,
качая сумрачные ели.
Палатка старая постыла.
Душа трепещет в предвкушеньи
конца тяжёлого похода,
творя в моём воображеньи
картины яркого восхода
над широтою водной глади.
И вот, случилось: мы у цели.
Но волны рифм в моей тетради
зело ущербный вид имели
в сравненьи с истинной волною,
что ластилась к морскому брегу.
О, море, я пленён тобою
и внемлю волн твоих набегу!
Моя стихия! Я приехал!
Земля России позади.
Охотск для мичмана - лишь веха,
морские дали впереди.
Хор беспокойных душ:
Российская империя,
зело ты велика.
Российская империя -
дорога нелегка.
Но надобно английскую
экспансию пресечь.
Америку российскую
сынам должны сберечь!
Америку российскую
сынам должны сберечь!
Конец
первой главы
*) Юдома – название реки
Художник И.Д. Булычёв. Вид Яблонного хребта по Охотскому тракту.
Художник И.Д. Булычёв. Ночлег на р. Ураке по Охотскому тракту.
Художница Татьяна Данчурова. Медведь.
Художник И.Д. Булычёв. Летняя станция по Охотскому тракту.
Охотское море